Помните, какой фильм вы впервые посмотрели в Музее кино? Что значит для вас Московский Музей кино?

Когда я училась в Париже, Нью-Йорке и в Мюнхене, синематеки были моим домом. Там я встретила замечательных людей, там пережила лучшие мгновения моего студенчества. Я выросла на Западе, в семье русских, бежавших из России, во времена «железного занавеса». Кино для меня вообще имеет особое значение. Кино было частью той русской и советской культуры, которая с таким трудом проникала за «железный занавес». Я постоянно искала современное российское кино. Мои друзья мне много рассказывали о Музее кино. Я всегда хотела там побывать, но в 1990-х я жила в Германии. Скандал вокруг «изгнания» Музея из его здания был мне известен из прессы, я следила за событиями.

Когда я в 2009 приехала в Москву, Музей кино уже был бездомным. Первый фильм, что я там увидела, была „Генеральная линия“ Эйзенштейна. Показывали в так называемом Культурном центре „Моссовет“ в одном из северных районов Москвы, конечно, совсем не в центре города, как когда-то. Это огромное, уже немного запущенное и обветшалое здание, в советские времена здесь размещался роскошный по тем понятиям кинотеатр. Теперь же здесь проходят курсы танго и дзюдо. Фильм показывали в крошечном зрительном зале, а в холле прямо перед его дверью танцевали танго. Зрителей было человек пятнадцать. Обстановка депрессивная, как мне показалось. Но фильм представлял Наум Клейман. Он говорил с таким энтузиазмом, так увлеченно, так умно, интересно и с таким юмором о фильме, что я забыла и о танго, и об этом убогом кинотеатре. До сих пор я видела «Генеральную линию» лишь однажды на одном семинаре, еще студенткой, и мало что поняла. Клейман своим рассказом превратил этот фильм в необыкновенно энергичное, вдохновенное действо-эксперимент.

Как вы познакомились с Наумом Клейманом?

Мне о нем много рассказывали друзья, я обязательно хотела с ним познакомиться. С ним работал мой муж. Однажды вечером мы зашли к Науму в музей-квартиру Эйзенштейна, мало кому известное место в центре Москвы. У Наума талант интересоваться людьми и общаться с людьми, у меня сразу же сложилось впечатление, что меня здесь давно ждали.

Наум Клейман хранит наследие Сергея Эйзенштейна. Какое место занимает в современной российской культуре это наследие?

Для многих творчество Эйзенштейна – всего лишь советская пропаганда, часть прошлого, так сказать, прошлогодний снег. Те, кто не имеет отношения к кино, понятия не имеют, какие сокровища хранятся в маленькой квартирке в центре Москвы. И никому это не интересно. И лишь немногие осознают, что советская эстетика эпохи Эйзенштейна, например, фотографии Родченко определили и сформировали облик и эстетику современных масс-медиа во всем мире. Современная реклама, в первую очередь, в России, использует композицию кадра, изобретенную Эйзенштейном. Не говоря уже о монтаже.

Когда возникла идея снять о Музее кино документальный фильм?

Наум Клейман – желанный гость в синематеках всего мира, только у себя в Москве он оказался не нужен. По моим представлениям, перед дверью квартиры Эйзенштейна должна постоянно стоять очередь из посетителей, но почему-то это никому не интересно. Для меня вся эта история вокруг Музея кино до сих пор непостижима. Поэтому я и решила рассказать об этом в фильме.

КИНО: ДЕЛО ОБЩЕСТВЕННОЕ представляется иллюстрацией жизни современного российского общества. Каковы критерии добра и зла в этом обществе? Каковы его чаяния и надежды?

Прежде всего, мой фильм не оперирует категориями добра и зла. Не об том речь. Это фильм об одном человеке, о его жизнеощущении и о его окружении. Сотрудники Музея кино люди малозаметные, они не бросаются в глаза. Они не выпячиваются, не привлекают к себе специально внимания. Им не это нужно. Они просто посвящают себя тому, во что верят, и не поднимают шума. Я считаю их героями. И в России таких людей много: они умны, вдохновенны и безгранично преданы своему делу, но их не замечают и не воспринимают всерьез. А между тем, я считаю, что такие люди и есть надежда российского общества.

Как вы сами переживали культурные изменения в Москве с 1989 года, изменения, о которых говорят Наум Клейман и другие участники фильма?

Мой личный опыт здесь весьма скуден. Я тогда жила в Германии и о переменах в России узнавала из рассказов друзей. Это было время страха, нужды и одновременно пора надежд, эра великой свободы в искусстве, когда все казалось возможным. Для многих россиян так оно до сих пор и остаётся: они живут в страхе и надежде одновременно.

КИНО: ДЕЛО ОБЩЕСТВЕННОЕ было создано почти без поддержки телевидения, без особой надежды на прокат. Как вам удалось все-таки довести работу до конца?

Я начала собирать материал для фильма в 2009. На это мы получили некоторую финансовую поддержку. Продюсер Катрин Шпрингер и я – мы старались как могли, но больше нас никто не поддержал. Политическая обстановка в России в это время накалилась. Клеману все больше мешали работать, Музею кино все больше угрожали. И мы решили снимать фильм своими средствами, как могли, с минимальным бюджетом. К счастью, у меня есть собственная камера и оборудование для монтажа. Так мы и снимали сами – я и оператор Мартин Фаркас, он приезжал для этого много раз в Москву.

Наум Клейман всегда был и остается оптимистом. На что он надеется?

Если в конце фильма зритель задаст себе такой вопрос, это будет подарок для меня. Такой вопрос важнее самого ответа.